На следующее утро лама сам пришел ко мне и сказал:
– Ты должен закончить оба здания. Тогда я обязательно передам тебе
наставления и истины. Продолжив работу, я вскоре почти закончил
пристройку, но к тому времени на пояснице у меня появилась еще одна
рана. Кровь и гной сочились из трех ран, и скоро вся спина превратилась
в одну сплошную рану. Я показал ее жене ламы и, напомнив ей об обещании
ламы передать мне наставления, просил ее походатайствовать за меня
перед ламой, чтобы он соблаговолил передать мне истины, которые я
жаждал получить. Она внимательно осмотрела мои раны и выразила
готовность поговорить обо мне с ламой.
Придя к ламе, она сказала ему:
– Великий Маг выполнил такую колоссальную работу. Его руки и ноги все
покрылись трещинами, а на спине появились три огромные раны, из которых
сочится кровь и гной. Ты должен пожалеть мальчика. Кроме того, ты же
обещал, что передашь ему наставления.
– Да, обещал, – отвечал лама, – Я обещал ему, что, когда десятиэтажное
здание будет закончено, я передам ему наставления, но где эти десять
этажей? Он закончил их?
– Но он сделал пристройку, намного превышающую десятиэтажное здание.
– Много разговора, мало дела, как гласит пословица, – возразил лама. –
Когда он закончит десятый этаж, я дам ему наставления, но не раньше. А
правда, что на его спине появились раны?
– Твой деспотизм мешает тебе даже взглянуть. Иначе ты не мог бы не
заметить, что у него не просто рана на спине, но что вся его спина –
сплошная рана. – Сказав это самым суровым тоном, супруга ламы поспешила
выйти. Но лама окликнул ее и сказал:
– Пусть парень придет ко мне.
Я пришел к нему, сильно надеясь, что, наконец, мне будут переданы
наставления, но вместо этого он велел мне показать мою больную спину.
Осмотрев ее очень внимательно, он сказал:
– Это ничто по сравнению с теми испытаниями и страданиями, которые
перенес мой господин святой Наропа. Ему пришлось подвергнуть свое тело
двенадцати большим и двенадцати малым испытаниям, которые в сумме
составляют двадцать четыре. Я сам не жалел своего имущества и своей
жизни и, готовый пожертвовать ими, беззаветно следовал и служил моему
учителю Наропе. Если ты действительно ищешь Истину, не выставляй
напоказ свое усердие и трудись, пока не выполнишь порученное тебе дело.
Снова мои надежды рухнули.
Затем лама, сложив свою одежду так, что получилось нечто вроде подушки,
показал мне, как ее укладывают на пони и ослов, когда у них натерты
спины, и посоветовал мне сделать то же самое для себя. Когда я спросил
его, какая польза от этой подкладки, когда вся спина – сплошная рана,
он холодно ответил, что в рану не будет попадать земля и не будет ее
ухудшать, и велел мне продолжать носить глину и камни. Получив от гуру
такое указание, я понимал, что обязан подчиниться и продолжать
работать. Но теперь я уже носил ношу не на спине, а перед собой. Лама,
увидев, как я работаю, говорил себе: «Заслуживает похвалы тот
благородный шишья, который бескорыстно повинуется приказаниям своего
гуру». И он втайне плакал от радости, видя мою искренность и веру в
него.
А раны тем временем все ухудшались и воспалялись. Я испытывал такую
сильную боль, что не мог больше работать, и попросил жену ламы снова
похлопотать за меня и попросить ламу передать мне истины. Но даже если
мне в этом будет отказано, я просил разрешения отдохнуть некоторое
время, пока не смогу снова работать. В ответ на ее просьбу он сказал:
– Ни учения, ни наставлений он не получит, пока не закончит эти здания,
но отдохнуть он может, если не в состоянии работать, так как другого
выхода нет. Пока пусть работает столько, сколько может.
Тогда супруга ламы разрешила мне отдохнуть и стала лечить мои раны.
Когда они частично залечились, лама, не упоминая совсем о наставлениях,
сказал мне:
– Великий Маг, лучше возобновить строительство и быстро его закончить.
Я уже был готов приступить к работе, когда супруга ламы сказала мне по секрету:
– Давай сделаем так, чтобы заставить его передать тебе учение.
Мы посовещались и придумали, что я выйду со всеми своими вещами
(книгами и т.д.) и с небольшим мешком муки за спиной и буду говорить
ей: «О, не удерживай меня, не удерживай!» в том месте, откуда меня мог
бы видеть и слышать лама, когда он сидел на своем обычном месте. Так я
должен был делать вид, что ухожу, а она удерживает меня, говоря: «Не
уходи, не уходи! Я сделаю все, чтобы ты получил наставления».
Когда это краткое представление было таким образом разыграно в пределах досягаемости для глаз и ушей ламы, он позвал жену:
– Дамема (Лишенная Эгоизма), что за комедию вы сейчас оба играете?
Его супруга отвечала:
– Великий Маг говорит, что пришел сюда издалека в надежде получить от
тебя, своего гуру, знание Истины, приносящей спасение. Однако вместо
этого он только навлекал недовольство и зарабатывал побои. А сейчас,
боясь умереть без знания Истины, он собирается пойти куда-нибудь, чтобы
получить их, а я убеждаю его, что сделаю все, что в моих силах, и
стараюсь удержать его.
Тогда лама сошел со своего места и, нанеся мне несколько ударов, закричал:
– Когда ты впервые пришел ко мне, не предлагал ли ты мне всего себя –
тело, речь и мысль? А сейчас куда ты собираешься? Ты принадлежишь мне
безраздельно. Если бы я захотел, я мог бы изрубить твое тело на сто
кусков, и никто не смог бы помешать мне. Но даже если ты хочешь уйти,
какое ты имеешь право уносить из моего дома муку? – Сказав это, он сшиб
меня с ног и избил, а затем отнес мешок в дом.
Это повергло меня в состояние невыразимой скорби, с которым может
сравниться горе матери, потерявшей своего единственного сына. Но в то
же время я был поражен властностью и величием ламы, и меня осенила
мысль, что причиной случившегося стал мой разговор с женой ламы. Мне не
оставалось ничего другого, как вернуться, лечь и плакать. Супруга ламы
сказала, что, очевидно, ламу невозможно тронуть абсолютно ничем – ни
молитвами, ни уловками.
– Но будь уверен, что он, в конце концов, посвятит тебя, – успокаивала она меня. – А пока я попытаюсь научить тебя чему-нибудь.
И она научила меня некоторым способам медитации, что значительно
облегчило мое внутренне состояние, хотя я и не получил всего результата
от практики этих знаний. Но за то, что я получил, я был премного
благодарен моей Почтенной Матери. Я думал о том, что так как она
является женой моего гуру, Истины, которые она мне передала, помогут
искупить мои преступления.
Вскоре я стал серьезно думать об уходе отсюда, чтобы найти другого
гуру. Однако взвесив все, я пришел к выводу, что единственный, кто
владеет учением, с помощью которого я смогу достичь Окончательного
Освобождения в этой жизни, – это мой настоящий гуру. Я понимал также,
что если я не достигну Освобождения в этой жизни из-за преступлений,
которые я совершил, я окажусь после смерти в одном из Трех Скверных
Миров. Поэтому я решил делать все, что в моих силах, и подражать Наропе
в его подвигах, стойкости и непрерывных поисках Истины, без обретения
которой я не достигну Освобождения. В этом настроении я продолжал
работать, укладывая камни и заготовляя глину.
В это время прибыл Нгогдун-Чудор родом из Жунга с большой свитой и
ценными подарками, чтобы получить посвящение в Мандалу Хе-Ваджры, и
тогда жена ламы сказала мне:
– Если лама все еще недоволен тобой, несмотря на твои преданность и
послушание, мы преподнесем ему что-нибудь в качестве пожертвования за
посвящение, чтобы в любом случае обеспечить твое участие в церемонии.
Преподнеси ему эту вещь и прими посвящение. А если он будет возражать,
я прибавлю мои молитвы к твоим. – Сказав это, она вручила мне ценную
бирюзу темно-синего цвета, которая была ее личной собственностью.
Я пошел к гуру, и, отдав ему бирюзу в качестве платы за посвящение,
занял место среди участников церемонии. Лама взял бирюзу и, тщательно
осмотрев ее со всех сторон, сказал:
– Великий Маг, как тебе досталась эта бирюза?
Я ответил:
– Почтенная Мать дала мне ее.
Он засмеялся и велел позвать жену. Когда он пришла, он спросил:
– Дамема, как мы приобрели эту бирюзу?
Она несколько раз пала ниц перед ним и ответила:
– Почтенный Отец, эта бирюза ни в коем случае не является нашей общей
собственностью. Это особая часть моего приданого, полученного мной от
моих родителей по случаю моего замужества. Вспыльчивость твоего
преподобия могла стать причиной нашего развода, и эта бирюза должна
была остаться у меня в том случае, если бы нам пришлось разойтись, а
пока я должна была хранить ее в тайном месте как мою личную
собственность. Но видя, как этот мальчик жаждет получить посвящение, я
не могла не отдать эту вещь ему. Пожалуйста, возьми эту бирюзу и
удостой его посвящения. Он и так уже столько страдал за то, что его
несколько раз изгоняли из священного круга. Позволь мне просить тебя
смилостивиться над ним, и вы тоже, мои сыновья, Нгогдун и остальные,
прошу вас также походатайствовать за него со мной вместе.
Закончив эту речь, она несколько раз пала ниц перед ним.
Зная о крутом нраве ламы, Нгогдун и другие не посмели ничего добавить, но только поднялись и, поклонившись, промолвили:
– Пусть будет так, как говорит наша Почтенная Мать.
Но лама уже надел бирюзу на свое ожерелье и сказал только:
– Дамема, из-за твоей глупости мы чуть не потеряли эту ценную бирюзу.
Она могла бы вообще пропасть. Не будь глупой. Поскольку ты сама целиком
принадлежишь мне, бирюза тоже моя. Великий Маг, если какую-нибудь свою
собственность ты можешь принести сюда, я удостою тебя посвящения. А эта
бирюза не твоя, она принадлежит мне.
Видя, что бирюза оказалась у него, я надеялся на то, что он, может
быть, смягчится и позволит мне принять участие в посвящении. Поэтому я
не уходил. Тогда лама, не желая больше терпеть мое присутствие,
поднялся и закричал, как казалось, в приступе гнева: – Ты, наглец,
почему не уходишь, когда я тебе приказываю? Как ты смеешь оставаться
здесь? – И оглушительным ударом он свалил меня на пол лицом вниз, а
затем с огромной силой швырнул на спину. Он уже собрался схватить палку
чтобы отколотить меня, но тут вмешался Нгогдун и удержал его. Тогда я,
ужасно потрясенный, выпрыгнул из окна, заставив ламу забеспокоиться,
хотя внешне он этого не показывал и продолжал притворяться
рассерженным.
Я не ушибся во время прыжка, но был так подавлен и обижен, что решил
покончить с собой. На следующее утро лама вызвал меня к себе. Я пошел к
нему в надежде, что он выполнит мое самое заветное желание. Но когда я
предстал перед ним, он спросил меня, не поколебал ли мою веру в него
его недавний отказ посвятить меня и не вызвал ли неприязнь к нему. Я
ответил:
– Это не поколебало моей веры в тебя, потому что я осознаю, что мои
преступления не дают мне возможности принять участие в церемонии, и я
испытываю раскаяние. – И тут я заплакал. Тогда он велел мне уйти и
сказал вслед:
– На каком основании ты хочешь обвинить меня с помощью слез?
Когда я уходил от него, мое сердце как бы разрывалось на части.
Казалось, что какой-то смерч подрывает самые его корни. Я подумал о
золоте, которым владел, когда отправлялся творить зло, и оплакивал
теперь судьбу за то, что она лишила этого сейчас, когда я хотел
посвятить себя религии. «О, если бы я имел сейчас хоть половину того
золота! – думал я. – Тогда бы я смог заплатить за посвящение и
обучение. Я знаю, что бесплатно лама ничего мне не даст. Мне всегда
потребуется иметь что-то для пожертвования, даже если я найду другого
учителя. Иного выхода нет. Из-за того, что у меня нет никакого
имущества, мне придется умереть, не достигнув Освобождения. Лучше было
бы для меня покончить с жизнью сразу, чем продолжать жить так. Что же
мне делать? О, что же мне делать? Пойти наняться слугой к какому-нибудь
богачу, копить из своего заработка и приобрести достаточное количество
золота, чтобы его хватило на плату за посвящение и на мое содержание в
период раскаяния и медитации? Или мне отправиться домой и повидаться с
матерью? Может быть, там я как-нибудь смогу достать деньги. Но ведь я
устроил настоящее побоище у себя на родине и безжалостно погубил
стольких людей посредством колдовства. Одно из двух, однако, нужно
сделать сейчас. Я должен отправиться на поиски золота или учения. Но
отправиться я должен».
Взяв с собой только книги и оставив мешок с мукой, чтобы не навлечь
недовольство ламы, я ушел, даже не сообщив Почтенной Матери о своем
намерении. Когда я прошел 4-5 миль, меня охватило сильное желание
увидеть ее еще раз, и мучила совесть при мысли о моей неблагодарности:
ведь я покинул добрую женщину, не сказав ей ни слова.
Было время завтрака, и я, прося подаяние, насобирал немного ячменной
муки, достал топливо и, одолжив посуду, приготовил еду. Я смог поесть
только после полудня. Тогда я подумал, что содержание мое у ламы
составляло по крайней мере половину платы за работу, которую я выполнял
для него, и теперь, когда мне стоило таких трудов приготовить один
утренний завтрак, я вспомнил об изобилии, к которому привык в доме
ламы, – вкусных горячих блюдах, всегда вовремя приготовленных его
женой, – и почувствовал себя неблагодарным за то, что ушел, не
попрощавшись с ней. Я начал думать о возвращении назад, но не мог
окончательно решиться.
Когда я пошел возвращать посуду, которую брал во временное пользование, один старик остановил меня и сказал:
– Дорогой, ведь ты молод и можешь работать. Почему ты просишь? Почему
ты не зарабатываешь себе на пропитание чтением религиозных книг, если
ты умеешь читать? Или, если ты не умеешь читать, почему ты не
работаешь? Ты бы заработал себе на еду и даже немного сверх того. Ты
умеешь читать?
Я отвечал, что я не нищий и умею читать. Старик сказал:
– Тогда пойдем ко мне домой, и ты почитаешь мне сутры, а я тебе хорошо заплачу.
Я с радостью принял это предложение и почитал ему сокращенный вариант
«Праджня-парамиты» из восьми тысяч стихов. Во время чтения я дошел до
жизнеописания одного архата по имени Тактунгу (Всегда Плачущий), где
рассказывалось, как этот архат, не имевший денег, продал ради учения
свое собственное тело. Ничто не может быть человеку дороже, чем его
сердце, но даже свое сердце он решил продать. Хотя незамедлительным
последствием была бы смерть, он не отступил от своей цели. Когда я
сравнивал мои испытания с испытаниями этого архата, мои показались мне
не столь уж тяжелыми. Тогда у меня появилась надежда, что, в конце
концов, наступит время, когда лама передаст мне знание, которое я жажду
получить. «Но если он этого не сделает, – решил я, – Почтенная Мать
разве не обещала помочь мне найти другого гуру?» И я повернул назад.
А теперь я расскажу о том, что произошло после моего ухода. Когда жена
ламы обнаружила, что я действительно ушел, она пошла к нему и сказала:
– Наконец, Почтенный Отец, твой непримиримый враг покинул тебя. Ты теперь доволен?
– О ком ты говоришь? – спросил он.
– О бедном Великом Маге, с которым ты обращался, как со смертельным врагом.
Лама нахмурился, но не мог сдержать слез.
– О гуру богов Кагью-па и боги-защитники, – молился он, – возвратите
мне моего достойного ученика! – Сказав так, он накрыл голову мантией и
долго пребывал в молчании.
Когда я явился и выразил почтение жене ламы, она очень обрадовалась:
– Ты правильно сделал, что вернулся. Думаю, что лама сообщит тебе
какую-то часть учения, потому что, когда я сказала ему о твоем уходе,
он плакал и восклицал: «Пусть мой достойный и одаренный ученик
вернется!» И я думаю, что ты вернулся по милости ламы.
Я, однако, подумал, что она говорит так только для того, чтобы
успокоить меня, ибо не было соответствия между желанием возвращения
«его достойного ученика», как он меня назвал, и его отказом передать
мне хотя бы крупицы учения. Если он действительно называл меня
озаренным, этому можно было радоваться, но его отказ передать мне
Знание, и то, что он не разрешил мне уйти к другому учителю, чтобы
получить его, внушали мне серьезные опасения, что мои страдания не
кончились.
Супруга ламы сообщила ему о моем приходе:
– Почтенный Отец, Великий Маг не оставил нас. Он вернулся. Можно ему войти, чтобы выразить тебе почтение?
– О, он вернулся не из-за любви к нам, а ради себя, – сказал лама, – но ты можешь разрешить ему войти, чтобы выразить почтение.
Когда я вошел, он сказал мне:
– Великий Маг, не будь колеблющимся в отношении своих целей. Если ты
действительно хочешь приобрести знания, ты должен быть готов
пожертвовать жизнью ради этого. А теперь иди и в первую очередь закончи
три оставшихся этажа, и тогда твои желания будут исполнены. Но если ты
рассуждаешь иначе, я только напрасно расходую на тебя средства, и ты
можешь уходить, куда хочешь.
Я вышел от ламы, не осмелившись ничего ему сказать, но жене его я сказал следующее:
– Почтенная Мать, я очень хочу повидаться со своей матерью, и, кроме
того, я точно знаю, что лама не передаст мне учение. Если бы я был
уверен, что получу его, когда закончу здание, я бы охотно продолжал
работать и закончил бы его. Но я вижу, что лама только выставляет одну
причину за другой в оправдание своего нежелания посвятить меня. Я знаю,
что не получу посвящения, даже если закончу работу. Поэтому разреши мне
вернуться домой. Вам обоим я желаю здоровья и долгой жизни.
– Ты прав. Я обещала тебе найти гуру. У ламы есть ученик по имени
Нгогдун-Чудор, который владеет теми же наставлениями и знаниями, что и
лама. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты получил от него то
знание, которое желаешь получить. Пока побудь несколько дней и делай
вид, что работаешь.
Окрыленный надеждой, я усердно работал несколько дней.
Кажется, великий пандита Наропа имел обыкновение праздновать десятый
день каждого месяца, и Марпа также соблюдал этот день. К этому
празднику супруга ламы и приурочила осуществление задуманного ею плана.
Она приготовила чанг в трех больших сосудах, в каждом из которых
содержалось по двадцать мер, и разделила приготовленный чанг на
фракции. Первую фракцию она собрала в одном сосуде и давала этот чанг
Марпе через помощников (среди которых был и я), и мы не забывали
вовремя наполнять его кружку, и он вскоре заснул крепким сном.
Когда он спал, его супруга вынесла из его комнаты несколько вещей, в
том числе гирлянды и рубиновые четки Наропы. Затем, достав письмо,
заранее написанное от лица моего гуру, и вложив в него завернутые в
дорогой шарф гирлянды и четки, которые я должен был преподнести в
качестве подарка, якобы переданного ламой, она запечатала письмо
печатью ламы и, вручив его мне, велела идти с ним к Нгогдун-Чугору. В
письме содержалось указание Нгогдуну передать мне учение. И я
отправился в Центральную провинцию Тибета, уверенный в том, что он
сможет научить меня спасительной истине.
Через два дня после моего ухода лама спросил свою жену, что я делаю.
Она сказал, что, возможно, я нахожусь в пути, но где, точно она не
знает.
– Куда он ушел и когда? – спросил лама.
Она отвечала:
– Он сказал, что, хотя он сделал столько работы для тебя, ты не хотел
передать ему знания, поэтому он пойдет искать себе другого гуру. Он
ушел вчера.
Услышав эту новость, лама помрачнел.
– Когда он ушел? – снова спросил он.
– Вчера.
– Мой ученик еще не мог уйти очень далеко.
А я тем временем достиг Риво-Кьюндинга, где жил Нгогдун.
Когда я вошел в покои Нгогдуна, я пал ниц и затем вручил ему пакет и
реликвии, и он, приняв их, был тронут до слез. Сняв шляпу, он возложил
реликвии на голову и помолился о ниспослании ему благословения. Затем
он поместил реликвии в святая святых его алтаря и начал читать письмо:
«Я собираюсь уединиться в затворе, и так как Великий Маг с нетерпением
жаждет получить знание, я посылаю его к тебе, чтобы ты посвятил его.
Сделай это для него и научи его истине. Я поручаю это тебе. В знак
возложения на тебя этого поручения я посылаю тебе гирлянды и рубиновые
четки Наропы».
Закончив чтение письма, Нгогдун сказал, что исполнит волю ламы и удостоит меня посвящения. И еще он сказал:
– У меня есть ученики из Кама, Тагпо, Конгпо и Ярлунга, и их грабят по
дороге сюда разбойники из Дела и отнимают у них то небольшое имущество,
с которым они идут сюда, чтобы продолжить свои занятия. Поэтому прошу
тебя наказать этих нарушителей закона и послать град на их поля. Когда
ты сделаешь это, я удостою тебя посвящения, которое ты желаешь принять.
Теперь я горько оплакивал судьбу, вложившую эту проклятую силу в мои
руки и сделавшую меня орудием мщения, несущим разорения и смерть. «Я
пришел сюда в поисках спасительной истины, а здесь меня опять вынуждают
совершать зло. Если я откажусь, я ослушаюсь гуру или, по крайне мере,
того, кого собираюсь считать моим гуру. Это почти такой же тяжкий грех,
как отказ повиноваться настоящему гуру, и к тому же путь к знанию будет
для меня закрыт», – так рассуждал я и решил, что должен повиноваться.
Миларепа с помощью магии насылает на деревню дождь и град
Я
отправился в путь, взяв с собой необходимые приспособления, и придя
туда, где жили йепо, остановился в доме некой старухи. В тот момент,
когда должна была начаться гроза с градом и уже сверкнула молния,
загремел гром, и вот-вот должны были упасть первые градины, старуха
стала бить себя в грудь и рыдая восклицать: «Ах! Как я буду жить, если
мой урожай побьет град?» Слушать это было для, меня невыносимо, и
поэтому я не мог поступить жестоко с этой бедной старухой. Я попросил
быстро начертить план ее поля, хотя, делая так, я ставил под угрозу
свою жизнь. «О, мое поле такое», – воскликнула она с отчаянием в голосе
и тут же нарисовала треугольную фигуру с удлиненным концом. Я сразу же
накрыл фигуру железной сковородкой, и этого поля не коснулся град, за
исключением угла, который не был покрыт сковородкой. Когда гроза
прекратилась, я вышел из дома и увидел, что склоны гор, окружающих
долину, были изборождены оврагами, поля с обильными всходами теперь все
оголились, кроме поля женщины, которое оставалось не тронутым градом.
Однако конец поля, соответствовавший упомянутому углу на его плане, не
накрытому сковородкой, был побит ветром и градом и залит водой. И с тех
пор это поле, за исключением его конца, всегда обходил град, который
случался в этой местности. Говорят, что эта женщина была освобождена от
уплаты налога за отведение града и платила только налог за упомянутый
конец поля.
Возвращаясь к моему новому гуру, я встретил старого пастуха с ребенком,
потерявшим во время наводнения все свои стада. Через него я передал
жителям этой местности предупреждение, что если они не прекратят
грабить учеников и верующих-мирян ламы Нгогпа (Живущий в Нгоге), их
посевы всегда будут уничтожаться градом. Узнав о таком могуществе ламы
Нгогпа, жители этих двух районов были так потрясены, что стали его
преданными последователями и верно служили ему.
Следуя дальше, я подобрал несколько мертвых птиц, которых увидел под
кустом ежевики, и еще много других птиц и несколько крыс, лежавших на
дороге, наполнив ими шапку и подолы моего платья.
Я сложил их в груду перед ламой Нгогпа и обратился к нему с такими словами:
– О почтенный учитель! Я пришел сюда в надежде получить святое учение,
но меня заставили накопить кучу плохой кармы. Сжалься над этим ужасным
грешником! – И я залился горькими слезами. На это лама ответил:
– Не отчаивайся. Тебе незачем страшиться. Мы, последовали Наропы,
который является Майтреей, владеем теми истинами, которые могут
моментально спасти величайшего из грешников, как один камень, брошенный
из пращи, может вспугнуть одновременно сотню птиц. Все существа: и эти
птицы, и животные, убитые сейчас этим градом, – родятся снова, чтобы
стать твоими ближайшими учениками, когда ты достигнешь состояния Будды.
А пока это время не наступило, я сделаю все возможное, что оградить
тебя от падения в Ад или перерождения в других низких мирах. Поэтому не
горюй. Но если ты сомневаешься, позволь мне доказать справедливость
моих слов.
Несколько минут он сидел молча с закрытыми глазами, а затем щелкнул
пальцами. Моментально все мертвые птицы и крысы, которых я принес,
ожили и отправились в свои гнезда и норы. Я тогда понял, что сам лама
был Буддой. Как замечательно! Как благостно! Пусть и многим другим
существам выпадет возможность умереть такой смертью.
После этого я был посвящен в Хе-Ваджру. Мой гуру объяснил мне методы
медитации, и я усердствовал в их применении. Однако, несмотря на
старания гуру и усердие с моей стороны, я не обнаружил никакого
прогресса в практике, так как не имел на то благословения Марпы.
Однажды мой гуру пришел и спросил меня, испытывал ли я то-то и то-то. Я
ответил, что не испытывал ничего (подобного этому). «Как так? – спросил
он. – На этом пути развития психических сил не должно быть и никогда не
было такого случая, чтобы не произошло сдвига за очень короткий период,
при условии, что нет преграды на пути. Что же тебе мешает? Не может
быть, чтобы наш главный гуру не дал согласия на твое посвящение, так
как в противном случае он бы не прислал дары и письмо. Продолжай
медитировать!» Я был несколько встревожен этим посещением и даже на
мгновение помыслил признаться в обмане, но мне недоставало смелости это
сделать. Теперь больше, чем когда-либо, я сознавал, что должен
подчиниться моему главному гуру ламе Марпе. Но в то же время я не
прекращал усердно медитировать.
Тем временем лама закончил строительство дома для своего сына и написал
ламе Нгогпа прислать ему для украшения дома ветки. В письме говорилось,
что Нгогпа должен прибыть сам, чтобы принять участие в церемонии
освящения дома и празднования совершеннолетия Додай-Бума, сына Марпы.
Далее Марпа писал, что знает, где я нахожусь, причем я был назван
«плохим человеком», и он просил ламу Нгогпа привести меня с собой.
Лама подошел к отверстию моей кельи и, прочитав мне письмо, высказал
свое предположение: «Из того, что лама пишет о тебе, можно заключить,
что он не давал тебе разрешения принять от меня посвящение». Я отвечал:
«Сам лама мне своего согласия не давал, но его жена дала мне это письмо
и реликвии, и с ними я был отправлен сюда». «Вот оно что, – сказал он.
– Мы занимались бесполезным делом. Ты же должен знать, что нельзя
рассчитывать на успех без согласия и благословения гуру. Не
удивительно, что в тебе не проявился ни один из признаков духовного
роста. Однако он приказывает тебе вернуться. Ты хочешь пойти?» Я
попросил взять меня в качестве сопровождающего. Он ответил, что ветки
посланы с носильщиками, и, пока носильщики не вернутся и не будет
известна точная дата праздника, я должен оставаться в своем затворе.
Вскоре пришел лама Нгогпа и сказал: «Храбрый Великий Маг, готовься в дорогу». И я сразу начал собираться.
Наступил день, когда все жители Лхобрака собрались на празднование
совершеннолетия сына Марпы Дарма-Додая, к которому было приурочено
освящение построенного для него дома.
По прошествии некоторого времени Марпа устроил угощение для учеников из
отдаленных районов и для своей семьи и, сидя с приставленной возле него
палкой, бросал сердитые взгляды на ламу Нгогпа, который был также среди
приглашенных. Затем, указывая на него пальцем, он сказал:
– Нгогдун-Чудор, какое объяснение ты дашь относительно передачи тобой
посвящения этому нехорошему человеку Тхепаге? – И говоря это, он
поглядывал на свою палку. Лама Нгогпа был потрясен.
– Дражайший Гуру, – ответил он, запинаясь, – твое преподобие велел мне
это сделать в письме, в котором была твоя подпись и печать. Вместе с
письмом твое преподобие передал мне гирлянды и рубиновые четки Наропы
как свидетельство того, что письмо написано тобой, и я выполнил твое
приказание. Я не сделал ничего, в чем я мог бы упрекнуть себя. И
поэтому прошу не сердиться на меня. – Говоря это, он растерянно
оглядывался.
Марпа тогда обратил свой гневный взор на меня.
– Откуда ты взял эти вещи? – спросил он.
В тот момент мое сердце готово было выскочить из груди, и я был охвачен
таким ужасом, что едва владел речью. Весь дрожа и запинаясь, я сказал,
что Почтенная Мать дала их мне.
Услышав мой ответ, он вскочил с места и бросился с палкой на свою жену,
видимо, собираясь побить ее. Но она, предвидя такой поворот событий,
заранее встала и отошла от него и благодаря этому успела забежать в
комнату для практики и закрыть за собой дверь. После неудачных попыток
открыть ее лама вернулся, сел на свое место и прокричал:
– Ты, Нгогдун-Чудор, делающий то, что тебя не просят, сейчас же иди и принеси мне немедленно гирлянды и четки Наропы.
И он тут же обернулся с головой в мантию и продолжал так сидеть. Лама
Нгогпа поклонился и тотчас же вышел. Когда он выходил, я увидел его
из-за угла, где я сидел и плакал, после того, как убежал из комнаты
одновременно с женой Марпы. Обратившись к ламе Нгогпа, я умолял взять
меня с собой. Но он ответил:
– Если я возьму тебя снова, не получив на это согласия гуру,
результатом будет повторение сегодняшней сцены, и тогда нам обоим
достанется. Пока оставайся здесь. Если наш гуру не сменит гнев на
милость к тебе, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе.
Тогда я сказал:
– Так как я совершил много зла, страдаю не только я, но ты и Почтенная
Мать тоже страдаете из-за меня. Я потерял всякую надежду приобщиться к
учению в этой жизни. Я только накапливаю грехи. Лучше мне покончить с
собой. Я только прошу тебя помочь мне своими молитвами родиться снова в
таких условиях, чтобы я смог тогда обрести Истину.
Я отошел от него, собираясь тут же покончить с собой, но лама Нгогпа
удержал меня и со слезами на глазах уговаривал: «Храбрый Великий Маг,
не делай этого! Наше мистическое Учение, которое есть квинтэссенция и
заключительный смысл заповедей Благословенного Победителя, признает
божественными все наши телесные принципы и способности. Если мы
прекращаем их развитие, прежде чем наступит их естественное разделение,
мы убиваем божественное начало в себе и должны понести соответствующее
наказание. Самоубийство – самый большой грех. Осознай это и оставь
всякую мысль о самоубийстве. В конце концов, может быть, наш гуру
согласится передать тебе Истины. Но даже если он этого не сделает,
можно будет найти кого-нибудь другого, кто передаст их тебе»
Тибетский йог Миларепа медитирует в пещере
Через некоторое время Марпа перестал сердиться и совсем смягчился.
Один из учеников подошел к ламе Нгогпа и сказал ему: «Сейчас наш лама
уже не сердится и послал меня за тобой». А я в этот момент сокрушался о
моем несчастном положении и завидовал тем счастливцам, к которым
благоволил Марпа. «Какой я несчастный! – говорил я себе. – Я лишен
возможности находиться возле гуру, даже когда он в хорошем настроении,
так как одно мое присутствие выводит его из себя, и я зарабатываю его
гнев и побои». И я заплакал горькими слезами.
Лама Нгогпа остался со мной и попросил этого ученика сообщить гуру о
моем состоянии и спросить его, можно ли мне появиться перед ним, и
добавил: «Если я не останусь здесь, он с отчаяния может что-нибудь
сделать с собой».
Ученик поднялся наверх и рассказал обо всем ламе Марпе. Марпа ответил:
«Раньше он был прав, но сегодня дело обстоит иначе. Сегодня главным
гостем будет Великий Маг. Дамема, пойди и позови его». Она пришла ко
мне, сияющая от радости, и объявила: «Великий Маг, наконец, твой гуру
расположен к тебе. Он сказал, что ты будешь главным гостем и послал
меня за тобой. Я расцениваю это как благоприятную перемену в отношении
к тебе. Он и на меня больше не сердится. Так что радуйся, а сейчас
пойдем к нему». Я все еще сомневался и вошел с некоторой боязнью. Когда
я сел, Марпа сказал: «Поразмыслив надо всем этим, можно считать, что
никто не виноват. Желая помочь Великому Магу искупить грехи, я заставил
его строить дома без чьей-либо помощи. Если бы я делал это с
эгоистической целью, мне было бы гораздо легче достичь ее задабриванием
и ласковым обращением, а не таким путем, и поэтому на мне нет вины. Что
касается Дамемы, то она, будучи женщиной, с избытком наделенной
материнским чувством и жалостью, не могла выносить моего плохого
обращения с бедным Великим Магом, который был таким усердным, послушным
и терпеливым. И поэтому кто может ее винить в том, что она снабдила его
подложным письмом и добыла для него реликвии, хотя это серьезный
проступок? А ты, Нгогдун-Чудор, вообще не виноват, как ты сам сказал.
Однако я попрошу тебя немедленно принести реликвии, так как они сейчас
должны быть здесь, но потом ты их возьмешь себе. А ты, Великий Маг,
поступал правильно, когда стремился получить религиозные Истины любым
возможным путем. Из-за того, что я не знал об отправке подложного
письма Нгогдуну, который, следуя содержащимся в письме указаниям
посвятил Великого Мага в Священные Истины, я был лишен возможности
довести Великого Мага до отчаяния, хотя я должен был это сделать,
выполняя мою миссию. Поэтому я рассердился, и хотя мой гнев отразился
на мне, как волны на воде, это не был обычный гнев, а совсем другой вид
гнева. В какой бы форме он ни выражался, учитель прибегает к нему с
единственной целью – вызвать раскаяние и этим ускорить духовное
развитие ученика. Если среди вас, здесь сидящих, есть кто-нибудь, кто,
не понимая мотивов моих поступков, внутренне протестует против них, я
призываю его сохранить непоколебимую веру. Если бы я имел возможность
довести моего духовного сына до полного отчаяния девять раз, он бы
полностью очистился от всех грехов, и ему не потребовалось бы рождаться
снова. Он бы полностью исчез, его физическое тело распалось бы
навсегда, и он перешел бы в Нирвану. Но этого не произошло, и какая-то
часть греха останется на нем из-за Дамемы с ее неуместной жалостью и
неправильным пониманием вещей. Однако он уже пережил восемь сильных
потрясений, очистивших его от тяжких грехов, и был подвергнут большому
числу менее тяжких грехов. А сейчас я буду руководить им и сообщу ему
те Учения и удостою его тех посвящений, которые для меня столь же
дороги, как мое сердце. Я сам буду обеспечивать его пищей во время
медитации и своими руками закрою его в затворе. И отныне радуйтесь».
Я не знал, явь это или сон. Если сон, я хотел, чтобы он продолжался и
чтобы я не просыпался – такую сильную радость я испытывал. Я плакал от
счастья и выразил почтение гуру. Собравшиеся здесь по этому случаю лама
Нгогпа, мать Дамема и другие не знали, каким качеством моего гуру
больше всего восхищаться – его твердостью, непреклонностью во время
моего искуса, его милосердием и добротой, когда он взял на себя заботу
обо мне, или его мудростью и прозорливостью, проявленными им во всех
его поступках. Они видели в нем самого Будду и крепко утвердились в
вере. Они взирали на него с любовью и, в знак благодарности за его
доброту ко мне, со слезами на глазах то и дело поднимались и кланялись
ему. Все радовались и смеялись, и в этом счастливом состоянии духа все
вкусили освященных хлебов.
Меня нарекли новым именем Пал-Жадпа-Дордже (Прославленный, Полностью
Развившийся, Неизменный). Затем мой гуру разрешил мне познакомиться с
тантрами Мантраяны и подробно прокомментировал различные трактаты по
медитации и йоге, а также дал полное разъяснение описанных в них
методов и систем.
Возложив руку на мою главу, он сказал: «Мой сын, я с самого начала
знал, что ты будешь достойным шишьей. Накануне перед твоим приходом
сюда я получил во сне предсказание о том, что ты очень много сделаешь
для буддийской веры. Моя Дамема видела похожий сон, подтверждающий мой.
Мы оба видели храм, охраняемый женщиной, и это означает, что
божеством-защитником учения будет Дакини. Ты – ученик, которого мой
гуру и богиня-защитница дали мне в награду. И поэтому я вышел встретить
тебя, придумав для этого предлог. То, что ты выпил весь чанг, который я
тебе оставил, и то, что ты вспахал все поле, означало, что ты будешь
достойным шишьей и впитаешь все Духовные Истины, которые я тебе
передам. А преподнесенный тобой медный сосуд с четырьмя ручками служил
знаком того, что у меня будут четыре выдающихся ученика. То, что сосуд
был совершенно чистым, означало твое отречение от мира и достижение
полного контроля над жизненным теплом. То, что сосуд был пустым, было
предсказанием того, что, когда ты будешь медитировать, ты будешь
терпеть нужду. Но для того, чтобы в старости ты не нуждался ни в чем и
чтобы твои последователи и ученики вкушали Эликсир Духовных Истин, я
наполнил сосуд топленым маслом для алтарных лампад. Чтобы прославить
твое имя, я ударил изо всей силы по ручкам сосуда и вызвал сильный
звон. А для того, чтобы ты искупил свои грехи, я заставил тебя
выполнять эту тяжелую работу. Четыре здания, которые ты строил,
символизируют четыре типа действия – мирное, могучее, очаровывающее и
яростное соответственно. Я хотел наполнить твое сердце горьким
раскаянием и печалью, граничащими с отчаянием, и потому так унижал
тебя. Но ты терпеливо и кротко все переносил, ни на секунду не ослабив
веры в меня, и в награду за это ты будешь иметь учеников, исполненных
веры, наделенных энергией, умом, состраданием, с самого начала
обнаруживающих качества, делающие их достойными шишьями. Они не будут
искать наслаждений, не будут стремиться к богатству и будут
терпеливыми, стойкими и усердными во время медитации. Они достигнут
мудрости и будут преисполнены милосердия и истины. Каждый из них станет
совершенным ламой, и слава об иерархии Каргьютпа будет расти, как
прибывающая луна. Поэтому радуйся».
Так мой гуру воодушевлял, хвалил и радовал меня, и начались мои счастливые дни.
После по велению гуру Миларепа удалился для практики медитации на одиннадцать месяцев.
Спустя некоторое время после возвращения Миларепы из длительной
практики Марпа организовал ритуальный праздник, где каждому из учеников
было поручено одно из учений. Миларепе досталось учение Туммо, чья
опасность столь же велика, сколь велика и польза от него.
Когда Марпа приготовился к путешествию в Индию для встречи со
своим учителем, Наропой, Миларепа почувствовал, что ему необходимо
вернуться в свою деревню. Это путешествие нельзя было назвать приятным.
Вернувшись в деревню, он обнаружил, что его мать умерла в невероятной
бедности, что его сестра Пета лишилась наследства и была нищей. Его
жадные дядя и тетя пытались убить его, жители деревни его ненавидели –
и ему пришлось пригрозить сверхъестественными силами, хотя он и
поклялся больше их не использовать. Он воодушевил свою сестру следовать
пути Дхармы, отдал свое скромное наследство тете и после этого решил
уехать. Приезд домой научил его тому, что сансара и все привязанности
полностью иллюзорны. Медитируя на этом осознании, он открыл
определенные сверхъестественные силы. После этого он удалился в пещеру
Тени Орла для полного уединения. Осознав масштабы и границы своих
неоценимых способностей, Миларепа вернулся к скале, находящейся
неподалеку от своей деревни, намереваясь выйти в мир с тем, чтобы
служить живым существам.
Он остался неподалеку от своей деревни. Его периодически навещала
сестра. Она заботилась о нем, и, хотя и восхищалась им, сильно
переживала по поводу своей участи и имела немного симпатии в отношении
Дхармы. В конце концов Миларепа сделал так, что она отдалилась от мира
и от своих горьких воспоминаний. Когда умер дядя Миларепы, тетя пришла
к нему и выразила сожаление по поводу жизни, которой до сих пор жила.
Она выпросила прощение у Миларепы. Позже он дал наставления в практике
и она стала йогиней, известной своими медитациями.
Полностью поправив отношения, которые испортили его юность, Миларепа
удалился в несколько ритритов для медитации. После этого его сверх
способности стали столь значительными, что он собрал множество учеников
и учил каждого согласно его карме и способностям. Утверждается, что
среди его учеников были не только люди, но и обитатели иных измерений,
к примеру, король эльфов. Зная из опыта о том, что взаимодействие сил
знания и света с демоническими силами невежества и зла беспорядочно,
опасно и интенсивно, он фокусировал внимание на проведении границы
между ними. Там, где обычный разум не распознал бы ничего, Миларепа
понимал, что промежуток между светом и тьмой должен быть виден в
отражении высшей истины.
Высшая реальность, кратко испытываемая в процессе перевоплощения,
присутствует везде, но ее не видно как только человек минимально
захватывается противоположностями.
После того, как Миларепа на протяжении многих лет обучил множество
своих учеников, он почувствовал, что его миссия закончена. Один монах
чувствовал гнев по отношению к Миларепе за одну из его песен и возымел
намерение его убить. Монах приготовил яд и попросил одну женщину
передать отравленный напиток Миларепе. В первый раз Миларепа отказался
пить его. Когда она пришла во второй раз, он согласился выпить, но
рассказал о том, что знает про яд. Она раскаялась и попросила тоже
выпить этот отравленный напиток, но Миларепа отказал ей, сказав, что
для него пришло время оставить мир. Он также велел ей сохранить плату,
полученную от монаха и искать Дхарму.
Придя, злой монах увидел, что Миларепа и в самом деле Просветленный,
простерся перед ним и раскаялся в совершенном злодеянии. Миларепа дал
ему наставления в Дхарме и послал его отрабатывать свою карму.
Когда Миларепа известил о своей смерти, он добавил: «В моей болезни нет
реальности, нет ее и в моей смерти» и пояснил, что он просто проявил
их. Он послал своих энергичных учеников вперед себя в Чувар. Но и те,
кто сопровождал его, и те, кто шли впереди, обнаружили, что он опередил
их, хотя он был с ними все время. Таким образом, он показал
иллюзорность всех форм. В Чуваре он дал последние наставления своим
ученикам и, войдя в абсолютное состояние, ушел в Нирвану в возрасте
восьмидесяти четырех лет.
